Darbā šodien krietns iecepiens sanāca, jo sapratu, ka šogad ir tik daudz jāizdara! Nezinu, kā visu pagūt. Šobrīd ir nedaudz sajūta, ka aizrīšanās sajūta mani šogad nepametīs darbā.
Ž.šodien pasūtīja jaunas iekšdurvis. Ceturtdien jau gatavas mums atvedīs. Prieks bija dzirdēt, ka meistari novērtēja pirmās durvis - tās tiešām ir kārtīgi uztaisītas. Tiesa, ar apakšējo slēdzeni vēl jātiek galā būs, jo nav normāli, ka es nevaru atslēgt durvis.
Dienas mega-giga prieks Kirila Serebreņņikova "Outside". Prieks, ka šo izrādi izrādīja tieši Nacionālajā teātrī, jo viņš šajā teātrī ir uzvedis vairākas izrādes.
Bet izrāde... Provokatīva. Saprotu, ka ne visi ir gatavi redzēt uz skatuves daudz kailu cilvēku. Turklāt beigās viens no aktieriem uz skatuves uzčurā telefonklausulei. ;)) Es saprotu, ka ne visi ir gatavi no skatuves dzirdēt lietas, kas valsts varai nav komplimentāra.
Estētiski skaista. Hanga un Mapltorpa bilžu estētika. Jāatzīst, ka tieši Hanga fotogrāfijas ļoti daudz var atpazīt uz skatuves.
Mūzika. Vienkārši brīnišķīga! Saproti, ka to varētu klausīties arī ārpus izrādes rāmjiem.
Ja godīgi, tad man šķiet, ka šāda veida izrādi Latvijā šobrīd neviens režisors nav gatavs uzvest. Tieši tādēļ ir labi, ka ir iespēja kaut ko tādu noskatīties tepat uz vietas.
Lieliska izrāde! Tiešām!
Tiesa, zinu, ka daži no mūsu sabiedrības krējuma, kas bija šīs dienas izrādē, beigās nebija spējīgi aplaudēt... Bija tādi skatītāji, kas aizgāja projām izrādes laikā, nespējot pieņemt to, kas notiek uz skatuves.
Bet man patika! Jo izrāde liek domāt! Un ir bijusi patīkams vizuāls kairinājums.

Bet īsumā par izrādi:
"Izrāde Outside ir Aviņonas starptautiskā teātra festivāla un nodibinājuma Mart.Foundation kopdarbs sadarbībā ar Maskavas Gogoļcentra aktieriem. 2019. gada aprīlī atceltais mājas arests ļāva K. Serebreņņikovam to iestudēt pašam Maskavā, tomēr festivāla skatuvei izrādi pielāgoja viņa asistenti, jo spēkā bija aizliegums izbraukt no valsts.
Izrādes stāsts tapis režisoram esot mājas arestā, kā veltījums ķīniešu izcelsmes dzejniekam un fotogrāfam Renam Hangam, kurš izdarīja pašnāvību 30 gadu vecumā. Izrāde ir metaforisks vēstījums par mākslinieka un varas attiecībām, kas ietver Hanga un Serebreņņikova personīgās pieredzes ar politisko sistēmu spiedienu pret māksliniekiem.
Outside ir represēta mākslinieka veltījums un cieņas izpausme otram represētam māksliniekam, himna brīvībai – mākslinieka brīvībai, seksuālajai brīvībai, vienkārši brīvībai būt pašam. Spēcīga un provokatīva, komiska un poētiska, negaidīti sāpīgi dziļi personiska. Ar Serebreņņikovam raksturīgo precizitāti, smalkumu un inteliģenci veidots gan izrādes literārais materiāls, gan režija un scenogrāfija."

Tā kā latviešu valodā recenzijas neatradu, tad ielieku šeit divas krievu valodā:
"Журнал ТЕАТР. – о спектакле «Outside», который стал событием Авиньонского фестиваля и который, видимо, не покажут в Москве.

Спектакль Кирилла Серебренникова «Outside», премьера которого прошла в июле на Авиньонском фестивале, возник из частной трагической истории – из несостоявшегося знакомства режиссера с Рэном Хангом. Известный китайский фотограф, автор безумных сексуальных снимков, постоянно попадавший за них в тюрьму, покончил с собой за два дня до их намченной встречи и разговора о совместном проекте. Близость к смерти настолько поразила Серебренникова, что он решил разобраться: что такое эта зона зеро, пространство перед прыжком аутсайд.
Но историей Ханга спектакль не ограничивается, ведь ситуация аутсайда связана и с самим режиссером. 8 апреля 2019 года, после полутора лет изоляции по делу Седьмой студии, он был отпущен из-под домашнего ареста под подписку о невыезде, так что на премьеру своего спектакля – ни на один из семи его показов в Авиньоне ¬– не попал.
Первое, что мы видим – огромная фотокартина авторства Ханга, которую долго приклеивают на стену монтажники в черном кабинете зала L`Autre Scene du Grand Avignon. На фотографии обнаженный китайский юноша, изогнувшись, лежит на краю крыши многоэтажки. На солнце плавится битумное покрытие, небольшой бортик не дает ему упасть, но желание переступить этот порог повисло в воздухе.
Китайские крыши мало чем отличаются от российских. Персонаж Одина Байрона (у него нет определенного имени) начинает рассказывать историю Ханга, и в то же время сам становится героем, который также живет в многоэтажке с битумной крышей, хочет вырваться наружу и мечтает о праве на свободу. Он очевидное alter ego Серебренникова периода домашнего ареста. Он отделен от внешнего мира лишь одной оконной рамой, свободно передвигаемой по сцене, но непреодолимой. Ему приходится болтать с собственной тенью за неимением других собеседников. И только когда появится Рэн Ханг (Евгений Сангаджиев), пришелец из царства мертвых, с ним можно будет вести постоянный диалог.
Увидеть параллели между опальным фотографом, лирическим героем Одина Байрона и автором «Outside» несложно. Сложнее проникнуть в логику спектакля. В «Outside» есть все, благодаря чему театр Серебренникова легко опознается: эпатажность в обращении с обнаженным телом, дерзость в тексте (тем более, что закон о мате не работает на французской территории), музыкальность (композитор Илья Демуцкий) и стилистическая всеохватность, но они здесь переведены в совершенно другой регистр. Темы, персонажи, коллективные образы появляются спонтанно, наплывами, словно по щелчку фотозатвора, а режиссер не слишком озабочен увлекательностью нарратива и драматургической выстроенностью. Медитативность чаще всего побеждает действие. Лирика обостренно заявляет свои права. Серебренников не боится впустить нас в интимную зону своего аутсайдерского периода: в уединенные размышления о смысле любви, об эмиграции, о сексе, о своей стране, о красоте — это размышления предельно откровенные, тонкие, уязвимые. Он встраивает поэзию Ханга в ткань спектакля: его стихи, тексты из блога читаются, поются, на наших глазах превращаются в сцены фотосессий удивительной красоты. И именно в соединении и расхождении позиций персонажа Байрона и Сангаджиева по главным темам обнаруживается движущая сила спектакля. Другие персонажи -– мерцающие фототочки этого гипотетического диалога, поэтому вся отважная актерская компания «Гоголь-центра» существует в нем как хор, как совершенное пластическое коллективное тело, оформляющее историю двух героев (хореографы Евгений Кулагин и Иван Естегнеев).
По замыслу Серебренникова, в спектакле должен был возникнуть еще один смысловой центр — воображаемая встреча Ханга и Роберта Мэпплторпа в известном берлинском ночном клубе Бернгхайм. И такая сцена есть. Мэпплторп, знаменитый, как и Ханг, своими эпатажными снимками, появляется неожиданно, с лозунгом: «Я люблю снимать члены». И эти слова тут же превращаются в реальность: несколько молодых людей периодически замирают в очень откровенных позах с оттенком садомазохизма и с вызовом, как бы предлагая нам оценить степень их и нашей свободы. Однако идея не срабатывает в должной мере. Эстетика Мэпплторпа преодолевала социально-сексуальные стандарты 70-х и от того смотрится ретро-историей, жестом ради жеста. Очевидно, что наше погружение в интимный дневник художников в «Outside» возникает не столько от количества обнаженных тел и брутальности поз, сколько от приобщения к опыту человеческой уединенности, который вынужденно получили Серебренников и Ханг. Такой опыт дается, к счастью, не каждому. Он сравним с глубокой депрессией, но ценен возможностью увидеть мир другими глазами, войти в ту самую зону зеро. Поэтому многим спектакль может показаться, говоря его же языком, «е*учим пафосом», но в неприкрытой искренности и способности говорить неиронично есть все же пробойное обаяние.
К тому же «Outside» не лишен юмора. Одна из первых сцен — обыск, когда тело Байрона в буквальном смысле крутят в разные стороны, рассматривая каждый миллиметр. Это смешно и страшно одновременно: совершенно чужие люди получают доступ к чему-то очень личному – к твоей переписке, к твоей жизни и вдруг обращаются со всем этим – как с хламом. В отдельный трагифарс актриса Ян Гэ превращает тему матери Ханга, которая назойливо заботится о сыне, предлагая подробные рецепты приготовления свиной головы, либо тушки лебедя, но которая совершенно не способна принять его гомосексуальность, его искусство и, в конце концов, саму его смерть. Эффектен и остроумно вылеплен образ танцора с огромной задницей и слоновьими ногами (Никита Кукушкин), которые выросли по велению руководителя балетной труппы самого большого театра, потому что так тому захотелось.
Вообще у Ханга и у сценического двойника режиссера (персонажа Байрона) обнаруживаются совершенно разные подходы к тому, что создает зону зеро в жизни любого слишком свободного человека. Критический разум европейского сознания не способен смириться с реальным положением дел. Как можно жить в стране, где за фотографии сажают в тюрьму? Почему индивидуальность преследуется обществом? Кто виноват в смерти двадцатидевятилетнего талантливого фотографа? А вот Ханг с буддистской созерцательностью предпочитает не замечать этих вопросов и каждое утро отвечает матери, что он уже в офисе, занимается нормальной работой. В это время он просто встречается с друзьями, просто фотографирует их обнаженные тела, просто создает очередной сайт для публикации своих фотокартин и становится по-настоящему популярным у тех, кто так же жаждет быть самим собой. Но тот, кто по-настоящему свободен, не сможет ездить по выделенной полосе, рано или поздно ему захочется переступить черту.
Режиссер не останавливает движение спектакля на смерти Ханга. Он продолжает искать, и находит пространство, в котором люди не делятся на тех, кто снаружи, и кто внутри. В спектакле оно возникает в виде сумасшедшего театрального кабаре, в котором каждый может красить интимные части тела в понравившийся цвет, выбирать партнера без оглядки на пол, обнажаться, и никто не вздумает применить к нему меру пресечения. Такая вот театральная утопия cо свободным отношением к собственному телу и преображением мира через игру. Она, как и сам смелый и свободный спектакль «Outside» может стать реальностью во Франции. В России или Китае – пока вряд ли."

" Серебренников показал в Авиньоне спектакль Outside, невозможный в России

У нас этой работе придают, может быть, даже большее значение, чем во Франции, где состоялась премьера. Все то и дело спрашивают: видели уже? ну и как? а правда, что там члены красят? Отвечаю: видела, правда, культурно и чего там только нет. На премьеру в Авиньон пожаловали серьезные персоны, как-то: олигарх Абрамович, бывший министр столичной культуры Капков, кинопродюсер Роднянский. Возможно, кто-то из них финансировал проект.
Зрители еще не расселись по местам, а по задней стене сцены (зал большой, мест на 700) на тросах висят люди в черных комбезах и валиками накатывают фотообои. Но артисты не профессиональные расклейщики: обои морщинятся и идут пузырьками. Тем не менее минут за 20 на заднике уже вырастает белый город, точнее район, а еще точнее — спальный. То ли Бибирево в Москве, то ли окраина любой европейской столицы: безликие многоэтажки теснятся одна к другой, как разновозрастные хористы. На переднем плане на перилах, соединенных под прямым углом, сидит голый парень, обхватив острые коленки руками. Как птичка на шесте и с отрешенным взглядом, того и гляди взлетит, раскинув руки, или падет тяжелым камнем вниз. Про птичку прозвучит дальше — Серебренников хорошо умеет «рифмовать» невзначай сказанное вначале с тем, что проявится позже в середине действия или в финале.
Голый парень — это и есть Рэн Ханг, личностью и судьбой которого так заинтересовался режиссер еще до всех событий с «Седьмой студией». Ханг — фотограф, его фишка в том (это до сих пор можно видеть в Инстаграме), как он монтирует обнаженную натуру (мужскую и женскую) с натурой же, то есть с флорой и фауной, а также городским пейзажем. Ханг — гомосексуалист, совсем не борец с режимом, который как раз боролся с ним. По отзывам знавших его, был тихим и с нежной душой, страдал депрессией, выбросился из окна берлинской квартиры в 29 лет, хотя мать и родные до сих пор отрицают факт его смерти. Через пару сцен появится другой фотограф — «мертвый американец» (Роберт Мапплторп). Тоже уже покойник (умер от СПИДа) и тоже любил снимать «члены и цветы» в различных комбинациях, и это было востребовано. Как в анекдоте про отбрезание: во-первых, это красиво.
— Я думал, я один крутой такой в мире, а потом в темной комнате клуба узнаешь, что какой-то китаец тоже снимает члены. Мы трахнули весь мир. ...Для меня члены, особенно возбужденные, это красивые сильные изображения. Уверен, что все так считают, занимаясь сексом, — скажет наглый брутальный американец скромному депрессивному китайцу в ночном клубе."