ДИКТАТУРА РАЗВИТИЯ
КИТАЙ: «ДИКТАТУРА РАЗВИТИЯ» ПО-ТАЙВАНЬСКИ

Sākotnēji gribēju šeit tikai saiti uz šo rakstu iedot, bet izrādījās, ka tas ir aizsargāts. Bet rss-ā bija pilns teksts, ko tagad arī pārkopēju.


Обычно Китай не воспринимается, как расколотая страна. Причина этого, скорее, психологическая. В то время как Корея и Вьетнам раскололись примерно пополам, в Китае два соперничающих режима контролируют территорию, которая резко отличается и по площади, и по численности населения. На Тайване, который изначально пошёл по пути классической «диктатуры развития», проживает менее 1,5% всего китайского населения. Впрочем, если принять во внимание абсолютные масштабы, это не так уж мало: по численности населения Тайвань примерно равен всей Северной Корее (в 2005 г. население обеих этих стран составило 23 млн. человек).

В 1949 г. потерпевшие поражение гоминьдановские части бежали на остров Тайвань. Формально своего поражения они не признали: режим в Тайбэе, столице острова, по-прежнему считал себя единственным легитимным правительством всего Китая. Режим в Пекине формально считался (и до сих пор считается) самозванным и мятежным. В отличие от двух Корей, власти которых с 1969 г. согласны на то, что иностранное правительство может иметь представительства и в Сеуле, и в Пхеньяне, в случае с Китаем иностранные правительства вынуждены выбирать, иметь ли им посольство в Пекине (в «Китайской Народной Республике») или же посольство в Тайбэе (в «Республике Китай»).

Тайвань изначально пошёл по пути классической «диктатуры развития». Методы и стратегия, которые использовались гоминьдановским режимом, были очень похожи на те, к которым прибегали сеульские военные. Сходными оказались и результаты. Хотя по темпам экономического роста Тайвань несколько уступал Южной Корее, в целом эти темпы были весьма внушительными.

Разумеется, между Тайванем и Южной Корей, при всём их сходстве, существовали и отличия. На Тайване диктатура носила партийный, а не военный характер – у власти находилась партия Гоминьдан. После смерти Чан Кайши в 1975 г., у власти оказался его старший сын Цзян Цзинго, в прошлом – отрёкшийся от отца коммунист, живший в СССР в эмиграции, женатый на русской и даже одно время поработавший председателем подмосковного колхоза. В экономическом отношении, на Тайване ставка была сделана не на крупные компании, типа корейских чэболь, а на независимый средний бизнес.

Тем не менее, в общем и целом политическая и социальная ситуация на Тайване и в Южной Корее были весьма близкой. В обеих странах диктатура развития стала воприниматься как раздражающий анахронизм к концу 1980-х гг. Уже в период правления Цзян Цзинго на острове начались демократические реформы, которые резко ускорились после его смерти в 1988 г. и завершились переходом к либеральной демократии. В наши дни Тайвань – достаточно типичное высокоразвитое капиталистическое и демократическое государство, хотя и с крайне необычным международным статусом.

К тому времени, когда на Тайване демократические силы начинали демонтаж авторитарной диктатуры развития, в континентальном Китае такая диктатура, наоборот, только складывалась.



КИТАЙ: «ДИКТАТУРА РАЗВИТИЯ» ПОД КРАСНЫМ ФЛАГОМ

К моменту смерти Мао Цзэдуна в 1976 г. в Китае всё более крепло понимание того, что Великий Кормчий с его безумными экспериментами ведёт страну в тупик. Несмотря на успехи в создании тяжёлой – в первую очередь, военной – промышленности, а также в развитии массового образования и здравохранения, экономика Китая в целом находилась в плачевном состоянии. Самым слабым местом оставалось сельское хозяйство – страна систематически недоедала, хотя крестьяне в 1982 г. составляли 85% населения Китая. Ограничения и репрессивные кампании, периодические массовые высылки молодёжи в деревню и прочие эксцессы шестидесятых вызывали растущее недовольство в городах. Это недовольство впервые вырвалось наружу ещё при жизни Мао, когда в январе 1976 г. в Пекине начались траурные демонстрации, посвящённые смерти Чжоу Эньлая, популярного политика, которого в народе считали символом умеренно-прагматического подохода. Эти демонстрации вышли из-под контроля властей и приняли массовый характер, так что их пришлось разгонять силой.

Элита также имела свои основания для недовольства происходящим. С одной стороны, часть китайского руководства искренне заботилась о будущем страны, и понимала, что курс Мао едва ли приведёт Китай к процветанию и могуществу. С другой, элита устала от беспрерывных репрессивных кампаний, жертвами которых мог стать любой сановник (почти все те, кто окружал Мао в момент создания КНР, были впоследствии репрессированы Великим Кормчим).

Смерть Мао в сентябре 1976 г. привела к приступу острой борьбы за власть в его окружении. Победителем из этой борьбы вышел Дэн Сяопин, ветеран китайской компартии, который и стал архитектором реформ.

Дэн был, в первую очередь, прагматиком – не случайно самым известным его афоризмом стала фраза: «Не то важно, какого цвета кошка, или, а то важно, как она ловит мышей» (для более утончённой публики Дэн Сяопин повторял высказывание Маркса о том, что «практика – единственый критерий истины»). Целью политики Дэна было не построение утопического общества всеобщего счастья, а максимальное улучшение материальных условий жизни китайского народа и увеличение мощи китайского государства. К тому времени, когда Дэн Сяопин оказался у власти, было очевидно: надежды на то, что госсоциализм советского образца обеспечит высокие темпы роста, оказались неоправданными.

В этой обстановке Дэн Сяопин принял решение перейти к политике реформ, которая означала постепенный отход от госсоциализма и построение рыночной экономики. При этом, в интересах сохранения политической стабильности и привилегий элиты, китайские реформы, несмотря на свою капиталистическую направленность, осуществлялись поэтапно и под жёстким руководством коммунистической партии. Режим Дэн Сяопина и его приемников довольно быстро превратился в китайский вариант диктатуры развития, но в отличие от режимов в Южной Корее и на Тайване он использовал коммунистическую, а не либерально-демократическую риторику.

В ходе борьбы за власть, развернувшейся в 1976 г., жена Мао и ещё трое его ближайших соратников (пресловутая «банда четырёх») были арестованы. Их представили публике как главных виновников эксцессов «культурной революции» и после показательного процесса приговорили к продолжительным срокам заключения. При этом руководство Китая постаралось изобразить покойного Мао Цзэдуна как жертву интриганов и карьеристов, который якобы не нёс прямой ответственности ни за «культурную революцию», ни за «большой скачок». События «культурной революции» были официально осуждены, но при этом излишне сосредотачиваться на этих проблемах недавнего прошлого не рекомендовалось, а исследования и публикации по этой тематике не поощрялись. Этот подход, как считало китайское руководство, позволял проводить реформы, не ставя при этом под сомнение легитимность правящего режима и главенствующую роль Компартии Китая.

Сами реформы начались в 1978 г. Их главным направлением на первом этапе стало восстановление сельского хозяйства. Коммуны были распущены, и главной фигурой в деревне стал крестьянин-единоличник, который получил право распоряжаться урожаем по своему усмотрению. Формально частная собственность на землю признана не была, но к 1990 г. китайские крестьяне на практике получили возможность свободно распоряжаться своей землёй: её можно было продавать, дарить и завещать. В полном соответствии с логикой капиталистического сельского хозяйства, крестьяне также получили право нанимать необходимую рабочую силу (хотя наёмных рабочих в сельском хозяйстве не очень много – большинство крестьянских хозяйств носит семейный характер).
Результатом этих реформ стал стремительный рост сельскохозяйственного производства, которое в 1978-1985 гг. увеличивалось в среднем на 7,4% в год. Впоследствии рост несколько замедлился, однако к тому времени продовольственная проблема была уже в целом решена – едва ли не впервые за всю историю страны население Китая было свободно от голода. Радикально улучшилось качество питания, рядовые китайцы – опять-таки, впервые за всю историю страны – стали в заметных количествах потреблять животные белки. В 1978 г. на душу населения в Китае производилось 289 кг зерновых и 4,1 кг мяса. В 1999 г. эти цифры составили, соответственно, 406 кг зерновых и 47,5 кг мяса – таким образом, за 20 лет реформ производства зерна на душ населения выросло почти в полтора, а мяса – более чем в 11 раз. От перемен немало выиграли и сами крестьяне. Доля сельского населения, живущего за чертой бедности, в 1979 г. составляла 26%. К 2000 г. эта доля сократилась до 3,9%.

Практически одновременно с этим началась и экономическая реформа в городах. Разворачивалась она поэтапно и с немалой осторожностью, так как руководство КПК опасалось за политическую стабильность в стране. Общее направление реформы заключалось в поощрении частного бизнеса и постепенной приватизации государственных предприятий. Уже с конца 1970-х гг. была разрешена деятельность мелких (не более семи работников) частных компаний. В 1980 г. таких компаний в стране было 240 тыс., к 1984 г. их число более чем удесятерилось. Ограничения на их размеры были сняты, и к концу 1980-х гг. в Китае уже действовали крупные частные предприниматели. К 2005 г. вклад частных компаний в ВВП составил, по официальным оценкам, 60% (независимые исследователи считают эти оценки заниженными и полагают, что реальный показатель равняется 70-75%).
Параллельно началось преобразование государственных предприятий, которые всё более напоминали предприятия частные. Многие из государственных структур были акционированы, причём часть акций была продана частным лицам.

Характерной особенностью пореформенного Китая, как и других диктатур развития в Восточной Азии, стала экспортная ориентация. Правда, в отличие от Кореи и Вьетнама, Китай обладает солидным внутренним рынком, однако высокая покупательная способность населения развитых стран делала их исключительно привлекательным рынком для китайских товаров. Как и другие диктатуры развития, Китай сделал основную ставку на использование дешёвой рабочей силы. В 1994 г. средняя зарплата американского промышленного рабочего составила 12,1 долларов в час, в то время как в Китае среднестатистический рабочий получал 29 центов в час (разрыв в 45 раз!). Правда, техническая квалификация китайского рабочего была не очень высока, но трудился он, в целом, весьма добросовестностно. Эта дешевизна рабочей силы была обусловлена рядом факторов, и не в последнюю очередь – авторитарным характером государства, который позволял жёстко подавлять рабочее движение.

Как и в Южной Корее, ставка в Китае была изначально сделана на трудоёмкие и низкотехнологические области лёгкой промышленности, но довольно быстро появились и первые признаки перехода к следующей стадии – развитию тяжёлой индустрии и сборочных электронных производств. В результате к началу 2000-х гг. в Китае производилсь примерно половина всех фотоаппаратов, треть телевизоров и четверть стиральных машин, выпущенных во всём мире. Китай Дэн Сяопина превратился в мастерскую мира – по крайней мере постольку, поскольку речь идёт о низко- и среднетехнологических производствах.

Условия труда на китайских предприятиях, которые заняты производством экспортной продукции, зачастую кажутся «ужасающими» западным наблюдателям. Однако выходцы из китайских деревень имеют на этот счёт совсем иное мнение и изо всех сил стремятся попасть на эту работу. Постоянный приток внутренних мигрантов из менее развитых континентальных районов и из деревень играет немалую роль в поддержании низкого уровня зарплат в китайской промышленности.

Привлечению иностранных инвестиций способствовала и внешняя политика нового китайского руководства, которое отошло от жёсткой, порою – откровенно авантюристической линии, которая была характерна для времён Мао Цзэдуна. На протяжении 1980-х гг. был постепенно свёрнут советско-китайский конфликт, и с бывшим главным соперником установились добрососедские отношения. Значительно улучшились отношения с Индией и Вьетнамом, с которыми Китай ранее вступал в военные конфликты. С другой стороны, вплоть до событий на площади Тяньаньмэнь и распада СССР, то есть до 1989-1990 гг., США относились к Пекину как к фактическому союзнику в борьбе с советским влиянием. Это обстоятельство немало помогало привлечению западных инвестиций. Отношения с США после 1990 г. осложнились, так как в новых условиях Китай стал восприниматься как главный геополитический соперник Америки. Тем не менее, экономическая взаимозависимость Китая и США остаётся исключительно большой, что во многом смягчает остроту соперничества между ними.

С наиболее серьёзным выступлением против политики реформ руководство КПК столкнулось весной 1989 г., когда в Пекине начались студенческие демонстрации, вскоре поддержанные горожанами. Как и в 1976 г., формальной причиной демонстраций послужила смерть популярного политика, бывшего генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана. Центром выступлений стала площадь Тянаньмэнь в Пекине, на которой был даже создан палаточный лагерь протестующих. Несмотря на заметное повышение уровня жизни, в городах к тому времени накопилось немало недовольства происходящим. Лозунги участников движения были противоречивыми. С одной стороны, в движении принимали участие представители низов, которые не могли найти себе места в новой капиталистической экономике и выражали недовольство возникновением новой буржуазии. С другой стороны, решающую роль в выступлениях играли студенты столичных вузов и представители молодой интеллигенции, которые требовали политических реформ и немедленного перехода к либеральной демократии. Не случайно в самом центре своего палаточного лагеря студенты поставили изображение «богини Демократии», которая представляла собой несколько аляповатое подражание знаменитой «статуе Свободы» в Нью-Йорке. Некоторое влияние на движение оказали и новости из СССР – политика перестройки тогда вызывала немалые симпатии у китайской молодёжи, которая считала, что «линия Горбачёва» показывает принципиальную возможность соединения рыночных реформ с демократизацией.

Выступления вызвали немалое беспокойство у китайского руководства. С одной стороны, они угрожали их власти и привилегиям – демонстранты скандировали лозунги «Долой Дэн Сяопина!». С другой стороны, они боялись того, что продолжение демонстраций может привести к хаосу в стране. Подобно большинству лидеров «диктатур развития», китайские руководители считали, что их страна пока не готова к демократии, и что излишняя либерализация приведёт к кровавой гражданской войне и экономической катастрофе. Насколько они были ли правы и искренни в этих опасениях – уверенно сказать невозможно. Поначалу руководство пыталось вести с демонстрантами переговоры, но вскоре стало ясно, что требования участников выступлений слишком радикальны. Тогда партийная верхушка решила прибегнуть к силе, и рано утром 4 июня 1989 г. в Пекин были введены войска. Демонстрантов разогнали силой оружия, несколько сотен человек убито.

Как и следовало ожидать, события на площади Тяньаньмэнь привели к замедлению реформ. Однако пауза эта продлилась недолго. В 1992 г. Дэн Сяопин предпринял поездку по районам Южного Китая, которые считались лабораторией реформ. После этой поездки Дэн принял решение вернуться к старому реформаторскому курсу, альтернативой которому, как он отлично понимал, была бы стагнация и, скорее всего, крах режима (а, возможно, и всей китайской государственности). Некоторую влияние на успокоение умов в стране оказал и советский опыт. Распад СССР и последовавший за ним хаос на постсоветском пространстве, о котором много писала официальная пресса, был воспринят многими китайцами как наглядное подтверждение официального тезиса об опасности преждевременной демократизации – ведь считалось,что именно попытка перехода к демократии привела СССР к кризису.

Опасения немало подпитывались тем, что в самом Китае существовали несколько факторов, которые могли поставить под сомнениесуществование единого китайского государства. Наибольшую опасность представляли огромные экономические различия между регионами. Китайские регионы, вдобавок, традиционно обладают сильно выраженным местным самосознанем, и их население часто говорит на взаимонепонимамых «диалектах», которые отличаются друг от друга больше, чем, скажем, славянские языки. Другим источником беспокойства за судьбу единой страны стал сепаратистский потенциал национальных меньшинств, обитателей обширных и относительно малонаселённых окраин Китая (очевидно, например, что несмотря на все усилия государственной пропаганды антикитайские настроения весьма распространены в Тибете и Внутренней Монголии). С другой стороны, память о столетии хаоса, раздробленности и национальных унидений, которое продолжаолсь с 1840-х по 1950-е гг., во многом влияла на мировоззрение китайцев. Существование сильной, пусть и диктаторской, власти казалось им вполне приемлимой платой за сохранение в стране социальной стабильности.

В результате с 1992 г. курс реформ был продолжен, хотя и с небольшими коррективами. Вплоть до смерти Дэн Сяопина в 1997 г. в его руках продолжала находиться реальная власть в стране, хотя формально высшие посты занимали его доверенные лица.
В результате действий Дэн Сяопина и его приемников в Китае произошёл переход к частно-капиталистической экономике. При этом, однако, власть продолжает активно пользоваться коммунистической риторикой. Официально утверждается, что существующий в Китае общественный строй, несмотря на рыночный и частнособственический характер экономики, всё равно является «социализмом с китайской спецификой». На практике власть всё более активно делает ставку на национализм – сейчас руководство в своей пропаганде представляет Компартию не столько силой, способной построить справедливое общество, сколько силой, которой одна только в состоянии создать и сохранить сильный Китай. В политической системе Китая осталось много черт, унаследованных от госсоциалистического авторитаризма советского типа. Центральный Комитет Компартии Китая фактически является главным органом исполнительной власти. Выборы в центральные органы власти носят декоративный и безальтернативный характер (на одно место баллотируется только один, заранее назначенный властями, кандидат, победа которого предрешена). Пресса остаётся под жёстким государственным контролем, критика центральных властей практически невозможна.

С другой стороны, с середины 1990-х гг. руководство страны осуществляет политику частичной и поэтапной либерализации. Власть на местах может критиковаться в СМИ, низовые органы власти формируются путём реальных выборов с несколькими кандидатами, судебные органы постепенно становятся всё более влиятельными и независимыми от партийного аппарата. Вполне терпимо относится власть и к деятельности неполитических общественных организаций – например, занятых вопросами экологии. В самой партии после ухода Дэн Сяопина из формального руководства стал жёстко проводиться принцип регулярной сменяемости кадров, пожизненных руководителей даже на самом высшем уровне больше нет. В области науки и искусства власти, в общем, не обращают внимания на отклонения от официальной линии – если только такие отклонения не затрагивают некоторых, особо болезненных, политических вопросов.

Экономические успехи китайской диктатуры развития оказались, пожалуй, ещё более впечатляющими, чем достижения диктатур развития в Сеуле и Тайбэе. На протяжении 1978-2008 гг. среднегодовой рост китайского ВНП составил 9,8%, что является наивысшим мировым показателем для этого периода – самая многонаселённая страна мира (на 2009 г. население КНР составило 1,35 млрд. чел, то есть примерно пятую часть всего населения мира) казалась, вдобавок, и самой быстрорастущей страной планеты. Доля Китая в мировом объёме внешней торговли за это время увеличилась с 1% до 8%. Реальные (то есть пересчитанные с учётом инфляции) доходы средней китайской семьи увеличились за 1978-2007 гг. в семь раз. Стремительно растут китайские города. Китай стал третьей державой, которая смогла запустить человека в космос.

С другой стороны, Китай остаётся страной острых социальных проблем. В стране существует гигантское имущественное неравенство. Неравенство в доходах обычно определяется так называмемым «коэффицент Джини», который вычисляется по довольно сложной формуле. Чем выше «коэффицент Джини», тем выше в стране уровень имущественного неравенства. В Китае «коэффицент Джини» достигает 0.45 (для сравнения, в США этот коэфицент равен примерно 0.35, а в Южной Корее и европейских странах коэфицент Джинни ниже 0.30). Огромные – и постоянно растущие – различия в уровне доходов существуют не только между социальными группами, но и между регионами. Города Восточного побережья переживают бум, так что Шанхай по своему внешнему виду уже не очень отличается от Токио, а вот внутренние районы страны по-прежнему находятся в сложном положении. Абсолютный уровень доходов растёт практически везде, но при этом увеличивается и неравенство в их распределении. В 1985 г. средняя сельская семья по доходам уступала городской семье в 1,8 раза, а в 2005 г. – в 3,2 раза.

На настоящий момент, будущее китайской диктатуры развития остаётся достаточно неопределённым. С одной стороны, подавляющее большинство жителей страны принимает существующую власть. Экономическим рост стал основой для невероятного по меркам страны процветания – китайцы просто никогда не жили так хорошо, как они живут сейчас. Уровень экономического роста составляет 9-10% в год, т.е. величину совершенно фантастическую, и рекордный уровень этот выдерживается уже почти четверть века. При этом важно, что в той или иной степени от экономического роста выигрывают все слои населения. Представители городских средних слоёв активно покупают автомобили, о которых ещё 10 лет назад они не могли и мечтать (Пекин за 3-4 года оказался просто забит машинами). Тем временем крестьяне в дальних бедных деревнях пересаживаются со старых велосипедов на мопеды, что тоже для них совершенно немыслимый прогресс.

К тому же, китайцы сейчас не хотят хаоса. Они его панически боятся. Большинство населения по-прежнему помнит Культурную революцию. Кроме того, в исторической памяти весьма живы впечатления о том грандиозном бардаке, который царил в Китае с 1840 по 1949 г. Основная масса китайцев не слишком любит и ценит демократию и вполне готова жить в условиях диктатуры, если только эта диктатура не слишком активно вмешивается в их частную жизнь, не мешает заниматься бизнесом, делать деньги, наслаждаться китайской кухней, природой, сексом, общением с друзьями и вообще предаваться разнообразным житейскими удовольствиями. По большому счёту, нынешняя диктатура КПК этим условиям вполне отвечает.

Наконец, в стране идёт политическая либерализация. Многое из того, за что при Мао убили бы, а при Хуа Го-фэне (то есть в конце семидесятых) – посадили бы, сейчас можно делать даже без особого риска для карьеры.

Однако есть и другая сторона. С другой стороны, эта ситуация потенциально нестабильна - и правительство это понимает (не случайно, пожалуй, нигде в мире нет такого количества полицейских на улицах.

Условием сохранения стабильности в Китае является непрерывный экономический рост, причём, скорее всего, этот рост должен быть достаточно большим. И вот тут-то ситуация и может выйти из-под контроля.

В настоящее время в Китае потенциальную угрозу для стабильности режима представляют три группы идеологическо-политических сил. Все эти силы, по сути, политически не оформлены, они существуют в виде комплексов идей в головах китайского населения. При этом зачастую в голове одного и того же человека могут находиться идеи совершенно разного происхождения, друг с другом абсолютно несовместимые (ситуация хорошо знакома тем, кто помнит настроения позднего СССР, семидесятых годов, когда один и тот же человек мог возмущаться привиллегиями номенклатуры, жаловаться на имущественное неравенство и требовать свободы мелкого предпринимательства).

Первым таким «оппозиционным комплексом» можно считать либерально-демократический. Сторонники этих идей относятся к власти критически потому, что она представляет собой никем не избранную, самоназначенную диктатуру.

Второй комплекс – националистический. Создаётся впечатление, что в последние 10-15 лет национализм в Китае стремительно растёт, притом речь идёт не столько о его усилении, сколько о его расширении: националистическими настроениями оказываются охвачены слои, которых до недавнего времени вопросы национальной гордости и китайского величия не слишком-то волновали. Похоже, что Китай проходит ту стадию, которую большинство европейских стран прошло в XIX в. – стадию формирования массового национального (или националистического) сознания. С точки зрения националистов, китайское правительство нелегитимно потому, что оно основано на импортной, интернационалистической и явно лицемерной идеологии и не защищает интересы Китая и ханьской нации с необходимой яростью и беспощадностью.

Третьей потенциально оппозиционной силой является, условно говоря, «низовые протестные настроения». Иногда – редко – они принимают неомарксистскую форму ностальгии по Мао и социалистическому равенству, иногда же - чаще - их выразителями становятся весьма причудливые секты, типа того Фалуньгуна. В основе – недовольство низов гигантским социальным расслоением и вообще всеми гримасами капитализма.

Пока, в условиях рекордного экономического роста, в выигрыше оказываются практически все слои. Либералы молчат потому, что пространство свободы медленно, но неуклонно расширяется. Националисты в общем довольны, что «Китай встаёт с колен» и начинает поигрывать мускулами. Низы готовы терпеть расслоение постольку, поскольку их абсолютный уровень жизни явно растёт.
Неясно, какая из двух тенденций возьмёт верх. В том, что рано или поздно стремительный экономический рост замедлиться, особых сомнений нет – никакое экономическое чудо не может длиться вечно. Однако возникает вопрос: успеет ли к тому времени в Китае сформироваться классическое общество среднего класса – общество, которое сможет смириться с экономическим ростом в 3-4%; общество, члены которого не начнут устраивать революций под лозунгами социального равенства или национального величия.

В случае успеха планов развития Китай, скорее всего, станет весьма жёстким международным игроком. В случае кризиса - последствия заденут всех.