В. Ерофеев "Москва - Петушки"
"Но - пусть. Пусть я дурной человек. Я вообще замечаю: если
человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов,
и грез, и усилий - он очень дурной, этот человек. Утром плохо,
вечером хорошо - верный признак дурного человека. Вот уж если
наоборот - если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а
к вечеру его одолевает изнеможение - это уж точно человек
дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не
знаю, как вам, а мне гадок.
Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и
вечером, и вос ходу они рады, и заходу тоже рады - так это уж
просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если
кому одинаково скверно - и утром, и вечером, - тут уж я не
знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон. Потому
что магазины у нас работают до девяти, а елисеевский - тот даже
до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда сумеешь к
вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной
бездны..."

"Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит: "а! Хорошо пошла,
курва!" а умный-умный выпьет и говорит: "транс-цен-ден-тально!"
и таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит:
"заку-уска у нас сегодня - блеск! Закуска типа "я вас умоляю"!"
а умный-умный жует и говорит: "да-а-а...
Транс-цен-ден-тально!..""

" Став бригадиром, я упростил этот процесс до мыслимого
предела. Теперь мы делали вот как: один день играли в сику,
другой - пили вермут, на третий день опять в сику, на четвертый
- опять вермут. А тот, кто с интеллектом - тот и вовсе пропал в
аэропорту Шереметьево: сидел и коньяк пил. Барабана мы,
конечно, и пальцем не трогали, - да если бы я и предложил
тронуть, они все рассмеялись бы, как боги, а потом били бы меня
кулаками по лицу, ну, а потом разошлись бы: кто в сику играть,
на деньги, кто вермут пить, а кто "свежесть"."

"Отбросив стыд и дальние заботы, мы жили исключительно
духовной жизнью. Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень
нравилось, когда я им его расширял: особенно, что касается
Израиля и арабов. Тут они были в совершенном восторге: в
восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот
в особенности. А Абба Эбан и Моше Даян с языка у них не
сходили. Приходят они утром с блядок, например, и один у
другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-ой комнаты даян эбан?"
а тот отвечает с самодовольною усмешкою: "Куда ж она, падла,
денется? Конечно, даян!""

"Так думал я. А она смеялась. А она - подошла к столу и
выпила залпом еще сто пятьдесят, ибо она была совершенна, а
совершенству нет предела..."

"Старость и верность накладывают на рожу морщины, а я не хочу,
например, чтобы у нее на роже были морщины. Пусть и неверна, не
совсем, конечно, "пусть", но все-таки пусть. Зато она вся
соткана из неги и ароматов. Ее не лапать и не бить по ебалу -
ее вдыхать надо. Я как-то попробовал сосчитать все ее
сокровенные изгибы, и не мог сосчитать - дошел до двадцати семи
и так забалдел от истомы, что выпил зубровки и бросил счет, не
окончив."

"Я вам скажу, почему. Потому что человек этот стал жертвою
своих шести или семи рабочих часов. Надо уметь выбирать себе
работу, плохих работ нет. Дурных профессий нет, надо уважать
всякое призвание. Надо, чуть проснувшись, немедленно
чего-нибудь выпить, даже нет, вру, не "чего-нибудь", а именно
того самого, что ты пил вчера, и пить с паузами в сорок-сорок
пять минут, так, чтобы к вечеру ты выпил на двести пятьдесят
больше, чем накануне. Вот тогда не будет ни дурноты, ни
стыдливости, и сам ты будешь таким белолицым, как будто тебя
уже полгода по морде не били."

" Да. Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее
средство от самомнения и поверхностного атеизма. Взгляните на
икающего безбожника: он рассредоточен и темнолик, он мучается и
он безобразен. Отвернитесь от него, сплюньте и взгляните на
меня, когда я стану икать: верящий в предопределение и ни о
каком противоборстве не помышляющий, я верю в то, что он благ,
и сам я поэтому благ и светел."

" У меня было так: я выпил целый флакон "серебристого
ландыша", сижу и плачу. Почему я плачу? - потому что маму
вспомнил, то есть вспомнил и не могу забыть свою маму. "Мама",
- говорю. И плачу. А потом опять: "мама!" - говорю, и снова
плачу. Другой бы, кто поглупее, так бы сидел и плакал. А я?
Взял флакон "сирени" - и выпил. И что же вы думаете? Слезы
обсохли, дурацкий смех одолел, а маму так даже и забыл, как
звать по имени-отчеству."

" Теперь я предлагаю вам последнее и
наилучшее. "венец трудов, превыше всех наград", как сказал
поэт. Короче, я предлагаю вам коктейль "сучий потрох", напиток,
затмевающий все. Это уже не напиток - это музыка сфер. Что
самое прекрасное в мире?
- борьба за освобождение человечества. А еще прекраснее вот
что ( записывайте):
Пиво "жигулевское" - 100 г.
Шампунь "Садко - богатый гость" - 30 г.
Резоль для очистки волос от перхоти - 70 г.
Средство от потливости ног - 30 г.
Дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых - 20 г.
Все это неделю настаивается на табаке сигарных сортов - и
подается к столу... (..)
Итак, "сучий потрох" подан на стол. Пейте его с появлением
первой звезды, большими глотками. Уже после двух бокалов этого
коктейля человек становится настолько одухотворенным, что можно
подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и
он ничего тебе не скажет."

" - А в Сибири - нет, в Сибири не проживешь. В Сибири вообще
никто не живет, одни только негры живут. Продуктов им туда не
завозят, выпить им нечего, не говоря уж "поесть". Только один
раз в год им привозят из Житомира вышитые полотенца - и негры
на них вешаются..."

" Собственно говоря, на петушинской ветке контролеров никто
не боится, потому что все без билета. Если какой-нибудь
отщепенец спьяну и купит билет, так ему, конечно, неудобно,
когда идут контролеры: когда к нему подходят за билетом, он не
смотрит ни на кого - ни на ревизора, ни на публику, как будто
хочет провалиться сквозь землю. А ревизор рассматривает его
билет как-то брезгливо, а на него самого глядит уничтожающе,
как на гадину. А публика, публика смотрит на "зайца" большими,
красивыми глазами, как бы говоря: глаза опустил, мудозвон!
Совесть заела, жидовская морда! - а в глаза ревизору глядят еще
решительней: вот мы какие - и можешь ли ты осудить нас? Подходи
к нам, Семеныч, мы тебя не обидим..."