bet es gribu vēlreiz kā vienu labākajām pagājšgad redzētajām filmām pareklamēt šo. filma tomēr nav 2011 bet 2010 gada, tāpēc iespējams jau apspriesta šeit cibā, ko esmu palaidis garām. būtu interesanti palasīt ar nokavēšanos. bet krievijas kritiķu reakcija arī ir laba - kā tā aprakstīta wikipēdijā.

Фильм Лозницы вызвал оживлённую полемику в российской прессе. Ряд критиков увидел в фильме антироссийский памфлет. Например, Елена Ямпольская на страницах «Известий» назвала его «преступлением против национальной гордости, нравственности, да просто — человеческой брезгливости»[5]. Карен Шахназаров, возглавлявший жюри на «Кинотавре», посчитал фильм откровенно антироссийским, описав режиссёрское послание формулой: «надо перестрелять всех, кто живёт в России»[6]. Звучало также мнение, что режиссёр «сознательно балансирует на опасной грани едва ли не самого главного табу — переоценки нацизма»[7]. Роман Волобуев, отметив формальную безупречность фильма, рисующего «Бермудский треугольник размером в страну», высказывает протест по поводу одномерности его содержания: «Сперва это больно, потом удивительно, через час тупеешь и ничего не чувствуешь». Другая часть кинокритиков высказалась о работе Лозницы в положительном ключе:

* Антон Долин в Газете. Ru: «Итак, антирусская чернуха. Пожалуй. Такая же, как „Мертвые души“, „Господа Головлевы“ или „Котлован“. Или как „Груз 200“, хотя „Счастье мое“ радикальнее, актуальнее, правдивее и поэтому безнадежнее, чем гротескная кинофреска Балабанова. <...> Дело в бескомпромиссности автора, не оставляющего никакого намека на катарсис, никакого — даже условного — выхода из заколдованного лабиринта под названием Россия»[8].
* Игорь Гулин в «Коммерсанте»: «О пространстве кадра, о тихом, почти немом способе рассказывать истории Лозница знает нечто такое, что по сравнению с его „Счастьем“ вся „новая русская волна“ кажется детским лепетом. В двух вставных историях режиссер намекает на то, что корни этого ужаса — во Второй мировой, когда русские так озверели, что стали убивать и грабить своих с не меньшим ожесточением, чем чужих. Но объяснение это повисает в воздухе. Зло в фильме настолько бессознательно, что к истории оно, кажется, не может иметь никакого отношения»[9].
* Валерий Кичин («Российская газета»): «„Счастье мое“ — название провокативное, как и сама картина. Это то счастье, которым живет страна. Не ее верхний слой, посещающий „Жизель“ в ГАБТе… Страна. Реальная. Огромная. Вдали от Тверской, от Петербурга, от Екатеринбурга, от Новосибирска, от больших городов. Главная страна, которая и представляет собой Россию... Лозница слишком серьезен, чтобы думать о киношных штучках в духе Балабанова, где из всех щелей прут муляжи»[10].

līdzīga reakcija savā laikā bija arī uz muratovas melodiju leijerkastei, kas tiem krievu kritiķiem ir?!