girgs

Kautkā aplam viss iznāk...Es ļečīju savu bijušo klasesbiedru un sabutiļņiku par viņa alkokāres potenciāli letālo finālu, pat pa muti sadevis, kad šamējais man bij dzērumā no mentiem jāatmāzē, paklupušu kautkādīgi kājās uzstutēt, lai nenosalst, bet tad viņam iezvanās svešs telefons kabatā (pa šmigai no galda paņemts) Un tagad viņa bračka man sola pa muti ja es vēl džeku uz kodienu mudināšu!!!

Tagad es zinu!

Trrrrr acia, trrrrr ha ha
trrrrr voom bam, trrrrr ha ha.

La la la la la la...

Dulunga lu menadzi hafanana
hanana kukanela shalalala /x2

Whenna naumija hafanana
hanana kukanela shalalala /x2

Hey! Whake you dayuda
ulungu hafanana
Whake you di whake you dayuda
oola oola nawhena /x2

La la la la la la...

Dulunga lu menadzi hafanana
hanana kukanela shalalala /x2

Whenna naumija hafanana
hanana kukanela shalalala /x2

La la la la la la...

hanana kukanela shalala... yeah!

Read more: http://artists.letssingit.com/afric-simone-lyrics-hafanana-llt31xb#ixzz3pZ2GuQ8E
LetsSingIt - Your favorite Music Community

Wir sind nicht für euch geboren.
Wie Computer programmiert
In uns’re Köpfe schaut uns keiner
Nein, wir schwimmen nicht mit dem Strom
Hey, Lehrer, laßt uns doch in Ruh’!
Stein um Stein mauert ihr uns langsam ein.
Stein um Stein mauert ihr uns langsam ein.

Wir sind nicht für euch geboren. . . .

We are not born for you
Programmed like computers
In our heads nobody is looking
No, we do not swim with the stream
Hey, teacher, leave us alone!
Brick by brick you are walling us slowly in.

We are not born for you. . . .

https://www.youtube.com/watch?v=1SbH_S3iVM4

Один мужик захотел поесть ананасов. Вспахал землю и посадил картошку. Все лето пропалывал её, окучивал, блядских жучков с ботвы собирал. Осенью стал выкапывать, а там, что характерно, нихуя не ананасы выросли. Твою мать! — подумал мужик, — я же так старался!

***
Один мужик хотел, чтобы детям его жилось на свете легко. Поэтому к трудностям и лишениям готовил их с малолетства. Периодически морил их голодом, частенько заставлял въебывать не по–детски. Иногда поколачивал их. Не со зла, а просто чтоб знали, каково это. А как–то раз ночью в подворотне какой–то добрый человек дал ему по башке – и сразу насмерть. С тех пор трудности и лишения в жизни детей кончились, и жить на свете им стало легко.

***
Как–то раз решил дрищ стать известным силачом. Пришел он в тренажерный зал и стал смотреть кто как занимается. Выяснив обстановку, он решил начать с бицухи. Накинул себе вес, с каким серьезные мужчины работают, подвязался атлетическим пояском и принялся штангу поднимать. Вот тянет–потянет, от пола оторвать нихуя не может. Уж и так, и этак вокруг штанги крутился, чуть геморрой свой не высрал, а поднять так и не смог. Очень обиделся тогда на всех дрищ и расхотел быть известным силачом. Не судьба потому что.

***
У одного мужика был необычный хуй. Необычен он был тем, что вставал исключительно под звуки аплодисментов. И чем сильнее ему аплодировали, тем крепче он стоял. И наоборот, стоило только аплодисментам пойти на убыль, как он тут же обвисал вялой тряпкой. Бабы, как правило, с мужиком не уживались. Во–первых, не каждая была готова рукоплескать ему каждый день. А во–вторых, это вообще очень непросто – лупить что есть силы в ладоши и пытаться при этом кончить. Мужик пробовал аплодировать себе сам, но глупых баб раздражало такое явное самодовольство. Стал тогда мужик аплодировать себе, запершись ото всех в туалете. Это, конечно, было совсем не то, но всё–таки хуй поднимался. Мужик сразу бросался дрочить его. Но без аплодисментов хуй, по своему обыкновению, тут же опадал. Так и страдал мужик. Вроде и хуй есть, и ебаться хочется, а толку – никакого.

***
Один мужик не был пидаром. Добрые пидарасы частенько посмеивались над ним и за глаза называли вонючим бабоебом. Мужику было очень стыдно, но ничего поделать с собой он не мог. Стоило только какой–нибудь маленькой шлюшке вильнуть перед его носом ягодицами, как он, забыв обо всем на свете, бежал ебать её во все дыры. Вот так и жил он, страдая от своей неполноценности, пока какой–то злобный пидар не написал на него донос. За мужиком тут же приехали какие–то пидары в форме и увезли его куда следует. Там завели на мужика дело, судили его и дали ему три года за баболожество. В тюрьме мужика ебали в сраку с первого и до последнего дня отсидки. А когда срок закончился, мужик вышел на свободу с чистой совестью – нормальным, полноценным пидарасом.

***
Один мужик всегда таскал с собой маленький стульчик. Когда он разговаривал со своими подчиненными (или с каким–нибудь другим лошьем), то забирался на этот стульчик с ногами и вещал сверху вниз громоподобным голосом. Когда с ним говорило начальство, он садился тихонечко жопой на краешек стула и преданно смотрел снизу вверх. Когда мужик приходил домой, то навешивал стульчик себе на плечи и таскал на нем по очереди то жену, то детей, то тещу. Будучи пьяным, садился на стульчик верхом и, представляя себя командиром первой конной, принимался воинственно скакать по квартире в поисках врага, которому можно дать пизды. И только когда мужик засыпал, этот воображаемый стульчик ненадолго прекращал своё существование.

***
Как–то раз решил мужик сварить кашу. Навалил в кастрюлю свежего говна, добавил молока, щепотку соли, как следует перемешал всю эту дрисню и оставил её вариться на медленном огне. Когда каша была готова, мужик разложил её по тарелкам и принялся угощать всех своих знакомых. Отведав кашки, знакомые стали делиться с мужиком своими впечатлениями. Пара эстетов (из числа особо отъявленных) поздравили мужика с удачной находкой, похвалили за оригинальную задумку и смелое воплощение. Но от добавки отказались наотрез. А основная масса (как водится, это были тупорылые простолюдины) без лишних выебонов сказали:
–Мужик, это не каша, а говно.
Мужик, конечно, сильно обиделся и сказал:
–Да вы просто нихера не понимаете! До моей каши еще дорасти надо!
И ушел варить новую кашу, потому что ему еще одна интересная идея в жопу… эээ… простите… в голову пришла.

***
Один мужик очень хотел, чтобы после смерти про него не забыли. Долго думал мужик как ему этого добиться и в конце концов решил построить для себя большой мемориальный комплекс. Пошел он на кладбище и купил там большой участок земли на видном месте. Пришлось, конечно, потеснить кое–каких покойничков, ну да за деньги и не такие вопросы решаются. И вот, приступил мужик к строительству. Обнес свой участок кованным забором, выкопал яму под фундамент, поставил себе бронзовый памятник в полный рост, стал потихоньку мавзолей для себя возводить. В общем, денег на всё это уходило немеряно. А мужик, надо сказать, был небогат. Занимал какую–то вшивую должностишку и зарплату получал примерно такую же. Поэтому дела шли не ахти как резво. Мужик старался как мог. Жил очень скромно, на всем экономил, питался умеренно, одевался без выпендрежа. Пока была возможность – не женился. Детей – тем более не стал заводить. Зато как раз к пенсии стройку закончил. Любо–дорого посмотреть. Мощенные дорожки, мраморные стены, лепнина, барельефы, каменный саркофаг. В общем, в скорости помер мужик и похоронили его в том мавзолее, как он и мечтал. Несколько лет после этого люди ходили мимо и восхищались богатством и изящностью мемориала, но внутрь, конечно же, не заходили. А через некоторое время раз умер один уважаемый человек, и стали друзья и родственники думать, как бы похоронить его поприличнее. А тут смотрят — какой–то никому неизвестный хуй чуть ли не полкладбища со своим дворцом занимает. Ну его тут же вытряхнули из каменного саркофага и закопали по–быстрому где–то на отшибе. Привинтили памятнику новую голову и стали справлять в том мавзолее все свои ритуальные нужды. И всем всё было похуй, включая сдохшего мужика.

***
Жил да был один мужик. Как–то раз он заметил, что всё чего он боится, обязательно сбывается. Вот идет он, например, поздно вечером из гостей и начинает бояться, что хулиганы дадут ему пизды. И точно! Вот они – хулиганы. Вот она — пизда. Или ебет он бабу без гандона и пиздец как боится, что баба залетит. И опа! Уже через девять месяцев начинает платить алименты. Или бухает неделю подряд и на пятый день вдруг начинает бояться, что его с работы уволят. И точно, как в воду глядел! Приходит на работу, а на его месте уже новый чел сидит. Решил тогда мужик, что если он перестанет бояться, то больше ничего плохого с ним никогда не случится. Да только хуй там. Чем больше он обо всем этом думал, тем сильнее и чаще боялся. Решил тогда мужик бояться того, что неожиданно и очень сильно разбогатеет. Боялся старательно, несколько месяцев подряд. Но как–то без огонька. Наверное, поэтому и не сбылось. Попутно мужик боялся, что машину разобьет, что соседи его затопят, что ключи от квартиры по пьяни проебёт. Это–то всё исправно сбывалось. Дальше – больше. Стал мужик бояться, что какая–нибудь беда с ним случится и он на всю жизнь инвалидом останется. Пошел он тогда в страховую компанию и застраховался на большую сумму от всяких несчастий и увечий. И тут–то его наконец–то отпустило. Расслабился мужик и на радостях побежал в ближайшую пивнушку. Нажрался там основательно, а по дороге домой его машиной–то и сбило. И вот тут, наконец–то и сбылся его давешний страх стать очень богатым.

***
В одном маленьком сером городке жил мужик. Мужику казалось, что он слишком хорош для такого жалкого городка, поэтому однажды он пошел на вокзал и стал ждать подходящего поезда. Но уехать было не так–то просто. Один поезд шел не в ту сторону, у другого было слишком много остановок, третий ехал слишком медленно, четвертый – слишком быстро. А мужик всё ждал такого поезда, про который он бы сразу подумал: «О! Вот это именно то, что мне нужно!» Каждый день мужик думал, что вот–вот уедет. Поэтому ничем из местных дел особо не интересовался, ни во что не вникал, ни в чем не участвовал. «Зачем размениваться на всякую ерунду?» — думал он, — «Ведь впереди ждет большая интересная жизнь!» Но день шел за днем, а мужик продолжал сидеть на вокзале. Со временем он стал замечать, что каждый следующий поезд немного хуже чем предыдущий. И приходить они стали всё реже и реже. Отказываясь от очередного поезда, мужик стал бояться, что следующего уже просто не будет. Наконец, он решил сесть в ближайший поезд, куда бы тот ни шел. Так он и сделал. Проехав вдоль череды однообразных деревень, мужик доехал до конечной станции. К его досаде конечной станцией оказался точно такой же серый и никчемный городок, из которого он приехал. Мужик пошел на вокзал и стал ждать. Но больше поездов не было…

***

Шел однажды мужик по дороге. Вдруг видит — прямо на обочине лежит гонорея. Хорошая такая, нарядная вся и улыбчивая. Мужик и говорит ей:
–Гонорея, а гонорея, пошли со мной?
А гонорея отвечает ему игривым голосом:
–А чего ж не пойти? Пойдем, конечно.
Сунул мужик гонорею себе в штаны и пошел дальше. Вдруг видит, на земле гандон валяется. Крепенький такой, упругий да жизнерадостный.
Хотел мужик мимо пройти, да гандон его вдруг окликнул:
— Мужик, а мужик, возьми меня с собой. Вместе–то нам веселее будет.
А мужик ему и отвечает:
–А чего ж не взять–то. Пошли, конечно.
Запрыгнул гандон мужику на шею и пошли они дальше. Идут они, идут, и видят – на земле геморрой валяется. Добротный такой, солидный на вид. Мужик обрадовался и говорит ему:
–Геморрой, а геморрой, пошли со мной вместе?
Геморрой и отвечает:
–Пошли, конечно, чего ж не пойти, — и вцепился мужику прямо в задницу.
Это уж потом мужик понял, что подобрал гонорею, гандона и геморрой. А сперва–то он думал, что нашел любимую женщину, хорошего друга и престижную работу.

***
У одного мужика дома был свой собственный портал в другой мир. Каждый вечер он проходил через заветную дверь, оставляя позади пиздливую жену, надоедливых детей и собаку–засерю. В том мире он был единственным человеком на земле. Никто его не дергал, не ссал в уши, не тянул срать на улицу. Поэтому этот мир был прекрасен. Мужик наслаждался покоем. Но когда его ноги совсем отекали, и он переставал их чувствовать, ему приходилось подниматься с толчка, вытирать жопу, открывать волшебную дверь и возвращаться обратно в мир суеты и беспокойства.

***
Один мужик взял лист бумаги и написал на нем большими буквами слово «ГОВНО». Причем написал с таким подтекстом, что оно, мол, кругом и повсюду. Написал и сидит, такой, радуется. Пять букв, и ни одной ошибки. Перечитал, смакуя, и понял, что текст оставляет своеобразное послевкусие. А это, как он знал, является неизменным признаком хорошего текста. Обрадовался мужик еще больше и решил показать свое творение людям. Люди прочитали и сказали ему:
— Мужик, ты гавно написал. Реальное такое говнище. Отруби себе пальцы и хуй. Не пиши больше и не размножайся.
— Злые вы, блять, уебки черствые, — возмутился мужик, — и в литературе нихрена не понимаете.
И ушел с гордо поднятой головой писать слово «ХУЕТА».

***
Жил да был один мужик. Жил не то чтобы очень хорошо, но и не очень плохо. Но самому мужику казалось, что живет он непозволительно хорошо. Поэтому однажды мужик взял и вырвал себе правый глаз. Жизнь сразу резко ухудшилась. Но мужик не расстраивался и не унывал. «Я же сильный», — подумал он. «Я справлюсь». Со временем он действительно как–то пообвыкся и жизнь его худо–бедно наладилась. Тогда он взял и отрезал себе правую руку. После этого проблемы хлынули на мужика хлестким поносным ливнем. Мужик крепился. Жестко бился с жизнью оставшейся левой рукой. И все повторял сквозь крепко стиснутые зубы: «Я сильный, я справлюсь». Постепенно он приноровился к жизни калеки, и ему стало казаться, что всё идет не так уж и плохо. Тогда он взял и отрезал себе левую ногу. Жить стало ну просто пиздец как тяжело. Простейшие дела превратились в серьезные проблемы. Мужик корчился и извивался как пидар в аду. И все бормотал себе под нос «Я сильный. Я справлюсь» И ведь приспособился постепенно. И вот сидит он и думает: «Я справился. Я сильный. Я ооочень сильный». «А кто сильный, того жизнь бьет сильнее», — снова подумал он, косясь на свои непозволительно большие яйца.

***
Один мужик был охуенным стрелком. Да что там охуенным… Лучшим в мире. Он мог стрелять и на бегу, и с двух рук, и из–под жопы в прыжке, и дроча одной рукой вприсядку. И всегда попадал точно в цель. Вот только никто в мире про это не знал. И сам мужик этого тоже не знал. Потому что за всю свою жизнь не сделал ни одного выстрела.

***
Пришел как–то раз мужик покататься на карусели для взрослых. А там все было вообще для взрослых. Никаких тебе лошадок и машинок. Просто круглая такая платформа, и на ней офисные стулья к полу привинчены. А напротив карусели большой такой деревянный щит с надписью «Понедельник» Сел мужик на свободный стул, пристегнулся и понеслось веселье. Сперва карусель вращалась без особой спешки. Потом обороты стали нарастать. Карусель крутилась всё быстрее и быстрее. Мужики сидели на своих стульях, крепко сжав зубы и делали вид, что получают удовольствие. А перед их глазами мелькало слово «Понедельник» — «Понедельник» — «Понедельник» — «Понедельник» — «Понедельник» — «Понедельник». Иногда кто–нибудь из пассажиров, охуев от всей этой круговерти, падал со стула и, сдержанно рыгая, полз блевать в ближайшие кусты. Карусель останавливалась, на освободившееся место садился новый пассажир, и аттракцион продолжался.

Испытываю жалость, наблюдая, как все те, кого уже давно забыли свои же, русскоязычные и русские до мозга костей(или те, кого они не успели особо впечатать в память), как все эти забытые или не запомненные, пытаются угнаться за паровозом модной идеологии сегодняшней России. Они несутся вдоль путей, своей немолодой манерой бега, спотыкаясь о траву, пробуксовывая в щебне, поднимаясь снова и продолжая свой нелепый, ковыляющий бег за несущейся чередой вагонов, при этом крича "Эгэгэй!! мы с вами, мы, если вы вдруг поинтересуетесь, мы поддерживаем ваш огромный и мощный паровоз! Если машинист спросит, кто это бежал сейчас вдоль паровоза, имейте ввиду, я — Лозааааа!(Валерия, Пореченков, Цыганова). Слышите? Лозааа!! Запишите! Хотя, я тут на бумажке написал заранее, ловитеееее!"
И все эти крики растворяются в грозном стуке колес и шуме гудка состава, бумажки всех бегущих, спиралевидной траекторией уносит ветром от мчащихся вагонов, оставив их на родном, для бегущих, щебне. Но те, кто в вагонах(преимущественно молодые и уверенные в своем завтрашнем дне), не смотря на то, что даже не слышат, что там кричат эти бегущие за паровозом, все равно им машут рукой и улыбаются, мол "спасибо, спасибо вам всем!" А проводники даже иногда бросают сахар, по 2 штучки в прямоугольных упаковках, впопыхах не найдя ничего больше в своих купе, чем не жалко было бы отблагодарить.
Идеологический паровоз уходит вдаль, а эти бегущие по инерции, сделав еще с полсотни шагов за превратившимся в точку составом, кряхтя и пытаясь отдышаться, стоят с побитыми коленями с блаженной улыбкой и еле слышно, чуть шевеля губами без особого звука продолжают говорить "Лоза я... передайте там...". И такими фигурами, что шевелят на закате губами, встревожены все, проходящие через посёлки и мелкие города, участки железной дороги.
Затем, в сумерках и под кваканье жаб в болотах, каждый возвращается в свою обитель, например, в пивную в центре своего посёлка, заказывает себе пиво за столиком в одиночестве, и слушая, как за соседними столиками беседуют о своём, бытовом, некоторые неизвестные, равнодушные к только что прошедшему составу, или те, кто только слышал о составе по радио и из слухов, презирает их за ничтожность и отрешенность от великого, завершая незаметную, подкожную улыбку жадными глотками из массивной кружки.
http://politota.d3.ru/comments/648045/

From "Tales Of A Wayside Inn"


Listen, my children, and you shall hear
Of the midnight ride of Paul Revere,
On the eighteenth of April, in Seventy-five;
Hardly a man is now alive
Who remembers that famous day and year.

He said to his friend, "If the British march
By land or sea from the town to-night,
Hang a lantern aloft in the belfry arch
Of the North Church tower as a signal light, -
One, if by land, and two, if by sea;
And I on the opposite shore will be,
Ready to ride and spread the alarm
Through every Middlesex village and farm
For the country folk to be up and to arm."

Then he said, "Good night!" and with muffled oar
Silently rowed to the Charlestown shore,
Just as the moon rose over the bay,
Where swinging wide at her moorings lay
The Somerset, British man-of-war;
A phantom ship, with each mast and spar
Across the moon like a prison bar,
And a huge black hulk, that was magnified
By its own reflection in the tide.

Meanwhile, his friend, through alley and street,
Wanders and watches with eager ears,
Till in the silence around him he hears
The muster of men at the barrack door,
The sound of arms, and the tramp of feet,
And the measured tread of the grenadiers,
Marching down to their boats on the shore.

Then he climbed the tower of the Old North Church,
By the wooden stairs, with stealthy tread,
To the belfry-chamber overhead,
And startled the pigeons from their perch
On the sombre rafters, that round him made
Masses and moving shapes of shade, -
By the trembling ladder, steep and tall
To the highest window in the wall,
Where he paused to listen and look down
A moment on the roofs of the town,
And the moonlight flowing over all.

Beneath, in the churchyard, lay the dead,
In their night-encampment on the hill,
Wrapped in silence so deep and still
That he could hear, like a sentinel's tread,
The watchful night-wind, as it went
Creeping along from tent to tent
And seeming to whisper, "All is well!"
A moment only he feels the spell
Of the place and the hour, and the secret dread
Of the lonely belfry and the dead;
For suddenly all his thoughts are bent
On a shadowy something far away,
Where the river widens to meet the bay, -
A line of black that bends and floats
On the rising tide, like a bridge of boats.

Meanwhile, impatient to mount and ride,
Booted and spurred, with a heavy stride
On the opposite shore walked Paul Revere.
Now he patted his horse's side,
Now gazed at the landscape far and near,
Then, impetuous, stamped the earth,
And turned and tightened his saddle-girth;
But mostly he watched with eager search
The belfry-tower of the Old North Church,
As it rose above the graves on the hill,
Lonely and spectral and sombre and still.
And lo! as he looks, on the belfry's height
A glimmer, and then a gleam of light!
He springs to the saddle, the bridle he turns,
But lingers and gazes, till full on his sight
A second lamp in the belfry burns!

A hurry of hoofs in a village street,
A shape in the moonlight, a bulk in the dark,
And beneath, from the pebbles, in passing, a spark
Struck out by a steed flying fearless and fleet:
That was all! And yet, through the gloom and the light,
The fate of a nation was riding that night;
And the spark struck out by that steed, in his flight,
Kindled the land into flame with its heat.
He has left the village and mounted the steep,
And beneath him, tranquil and broad and deep,
Is the Mystic, meeting the ocean tides;
And under the alders, that skirt its edge,
Now soft on the sand, now loud on the ledge,
Is heard the tramp of his steed as he rides.

It was twelve by the village clock
When he crossed the bridge into Medford town.
He heard the crowing of the cock,
And the barking of the farmer's dog,
And felt the damp of the river fog,
That rises after the sun goes down.

It was one by the village clock,
When he galloped into Lexington.
He saw the gilded weathercock
Swim in the moonlight as he passed,
And the meeting-house windows, blank and bare,
Gaze at him with a spectral glare,
As if they already stood aghast
At the bloody work they would look upon.

It was two by the village clock,
When he came to the bridge in Concord town.
He heard the bleating of the flock,
And the twitter of birds among the trees,
And felt the breath of the morning breeze
Blowing over the meadows brown.
And one was safe and asleep in his bed
Who at the bridge would be first to fall,
Who that day would be lying dead,
Pierced by a British musket-ball.

You know the rest. In the books you have read,
How the British Regulars fired and fled, -
How the farmers gave them ball for ball,
From behind each fence and farm-yard wall,
Chasing the red-coats down the lane,
Then crossing the fields to emerge again
Under the trees at the turn of the road,
And only pausing to fire and load.

So through the night rode Paul Revere;
And so through the night went his cry of alarm
To every Middlesex village and farm, -
A cry of defiance and not of fear,
A voice in the darkness, a knock at the door,
And a word that shall echo forevermore!
For, borne on the night-wind of the Past,
Through all our history, to the last,
In the hour of darkness and peril and need,
The people will waken and listen to hear
The hurrying hoof-beats of that steed,
And the midnight message of Paul Revere.

Oró, sé do bheatha abhaile x 3
Anois ar theacht an tsamhraidh.
'Sé do bheatha, a bhean ba léanmhar,
do b'é ár gcreach tú bheith i ngéibheann,
do dhúiche bhreá i seilbh méirleach,
is tú díolta leis na Gallaibh.

(Chorus)

Tá Gráinne Mhaol ag go duill ar sáile,
óglaigh armtha léi mar gharda,
Gaeil iad féin is ní Gaill ná Spáinnigh,
is cuirfidh siad ruaig ar Ghallaibh.

(Chorus)

A bhuí le Rí na bhFeart go bhfeiceam,
mura mbeam beo ina dhiaidh ach seachtain,
Gráinne Mhaol agus míle gaiscíoch,
ag fógairt fáin ar Ghallaibh.

(Chorus) x 2 buíochas le animalunaris

Памяти Олди(Комитет Охраны Тепла)

Грустная рага по прекрасному человеку, который лег на ладони Джа.

В Кёниге сыро, совсем ноябрёво
Уснула гитара, но рагга не спит.
Ты ночью взлетел на лошадках зеленых,
отправился в вечный триколорный трип.

Теперь ты живешь в эфиопской типухе,
пьешь чай, стопишь звезды, беседуешь с Джа.
А мы в Вавилоне, обнявши друг друга ,
поем твои песни и любим тебя.

Изтаскан хайратник, изорваны джинсы,
Рюкзак за плечами - нам снова идти.
Ты сеял добро и любовь восходила
на землях, уставших от вечной войны.

И мы не прощаемся, время как трасса-
взрывай терпкий джойнт!( пальцы сложены в peace).
Hа растадороге немало девайсов,
твой регги залит в наш сердечный плейлист.

Ņemot vērā dabiskā kaučuka deficītu, par 65% varētu sadārdzināties riepu, gumijas cimdu, kā arī prezervatīvu cena, vēsta Financial Times.

Kaučuka deficītu izraisījuši sliktie laika apstākļi un stipri lieti Dienvidaustrumāzijā, kas ir pamatreģions kaučuka audzēšanā.

Dabiskā kaučuka izmaksas Bankokā sasniegušas četrus dolārus un piecus centus par kilogramu. Līdz absolūtajam maksimuma, kāds tika novērots aprīlī, pietrūcis vien piecu centu.

Lielākie pasaules riepu ražotāji jau šogad paaugstinājuši produkcijas cenas par 5 – 15%, norādot, ka cenas turpinās augt.

Arī prezervatīvu izgatavotāji jau pērn paaugstinājusī cenas par 15 – 20% un jau brīdinājuši, ka cenas paaugstinās vēl.

Analītiķi prognozē augsto cenu saglabāšanos tuvākajā nākotnē, jo pieprasījums pēc kaučuka izstrādājumiem tikai pieaugs.
http://bnn.lv/2010/11/01/citas-zinas/sarukot-kaucuka-apjomiem-var-pieaugt-prezervativu-cena/

Čehiem ir sasodīti laba radio stacija http://www.radio1.cz/

Время сдвинулось на час
На советском глобусе.
Раньше дома хуй вставал,
А теперь — в автобусе.

Jau no paša rīta gaidu zvanu par darbu Nīderlandē.Nav.Bet čomam, kurš arī vakar pieteicās, jau 8:00 zvanīja!

Nu jau vairākas dienas mētājos kautkur starp debesīm un zemi un Rīgu un Jelgavu.Bet ja man būtu darbs, tad atkal nebūtu labi, ka esmu piesiets pie vietas.Bet darbu man vajag baisi kā!

Naktī iztīrīti 24 metri Mārupītes caurtekas, savākti trīs kubikmetri dažādu atkritumu http://bit.ly/9Twbl3

Krievija var palikt bez vairākām ministrijas ēkām http://www.runewsweek.ru/article/v-rossii/24277-vse-vokrug-chuzhoe

Krievijā netraucēti sasit pankus http://newsru.com/russia/06sep2010/poboische.html

Izgāju līkumu pa mežu.Lielais grozs un vēl maisiņš ar gruntīgām bekām un baravikām.Pārnācis mājās, ielīdu drauģeļos, bet tur diskusija par halocigēnajām sēnēm.Atkal ne to būšu izvēlējies lasīt!

Klausos die Toten Hosen un tēloju ka esmu jau tik labi apguvis deutsche sprahe, ka rubīju par ko šamējie dzied.
P.S. die Toten Hosen tulkojas kā nogalētās bikses.

Nu, tad bērni Bībeles stundās gūs skaidrību arī uz šiem maniem svarīgajiem dzīves jautājumiem. Un tātad:
- Kad es kā upuri dedzinu uz altāra vērsi, es zinu, ka tas rada Kungam patīkamu smaržu (3 Mozus 1:9). Bet ir problēma ar kaimiņiem. Viņi apgalvo, ka viņiem šī smarža neesot patīkama. Kā lai es to atrisinu?
- Es gribētu pārdot savu meitu verdzībā, kā ieteikts 2. Mozus 21:7. Kādu cenu, Jūsuprāt, šajos laikos pieklājas par viņu prasīt?
- Es zinu, ka man nav atļauti nekādi kontakti ar sievieti, kamēr viņai ir menstruālās nešķīstības dienas (3. Mozus 15:19-24). Problēma tāda: kā lai es zinu? Es esmu mēģinājis jautāt, bet lielākā daļa sieviešu apvainojas.
- 3. Mozus 25:44 sacīts, ka es varu pirkt vergus no apkārtējām tautām. Kāds mans draugs apgalvo, ka tas attiecas uz baltkrieviem, bet ne uz somiem. Vai Jūs varētu paskaidrot?
- Man ir kaimiņš, kurš ietiepīgi turpina strādāt sabatā. 2. Mozus 35:2 skaidri pateikts, ka viņš jānogalina. Vai mans morālais pienākums pašam viņu nogalināt?
- 3. Mozus 21:20 sacīts, ka es nedrīkstu tuvoties Dieva altārim, ja man ir kāds redzes defekts. Man jāatzīst, ka es lietoju lasāmās brilles. Vai manai redzei jābūt pilnīgi perfektai, vai arī tur tomēr pieļaujama kāda atkāpīte?
- Lielākā daļa manu vīrieškārtas draugu griež matus un skuj bārdu, kaut gan tas ir skaidri aizliegts 3. Mozus grāmatā 19:27. Kādā nāvē viņiem būtu jāmirst?
- No 3. Mozus grānatas 11-6:8 es zinu, ka pieskaršanās beigtas cūkas ādai mani padara nešķīstu. Vai es varu spēlēt regbiju, ja man rokās ir cimdi?
- Viens draugs man teica, ka vēžveidīgo ēsana ir gan negantība *3. Mozus grāmata 11:10), tomēr drusku mazāka nekā homoseksualitāte? Kā īsti ir?
- Ik pa laikam uz ielas dzirdu cilvēkus lamājamies un lādamies. Kā vislabāk sasaukt kopā pilsētu, lai vainīgo personu nomētātu ar akmeņiem, kā ir pavēlēts 3. Mozus grāmatas 24:10-16?
- Manam onkulim ir ferma. Viņš pārkāpj 3. Mozus grāmatas 19:19, jo sēj dažādas labības vienā laukā. Viņa sieva arī pārkāpj šo pašu pantu, velkot apģērbu, kas pagatavot no dažādiem materiāliem (kokvilna/poliesters. Varbūt viņus vienkārši sadedzināt kā iekšējās ģimenes lietas atrisinājumu, kā to dara, ja vīrs pārguļ ar sievas māti (3. Mozus grāmata 20:14).

Sākot ar 2010. gada 1. septembri Dienvidkorejas galvaspilsētas Seulas skolās pilsētas domes izglītības departaments aizliedzis visa veida miesassodus, t.sk. skolēnu sišanu ar rokām vai cietiem priekšmetiem, spārdīšanu kājām, piespiedu fiziskas nodarbes kā arī skolēnu piespiešanu pašiem izpildīt miesassodus.